Сегодня впервые обратила внимание. Паша сначала подозревает, что Тома его разыгрывает, не верит тому, что она говорит серьезно. В какой-то момент ему хотелось ее прибить — так выразительно он сжимал бутылку в руке. Позже думает, что она дура, еще после — сумасшедшая... Потом начинает жалеть, страдать за нее. И с какой нежностью смотрит на нее, когда понимает, что у нее в душе — в больной, изломанной — звезды... Как я люблю первую часть, со всей ее бестолковкой, но потрясающей нежностью, когда они начинают тянуться друг к другу, как она постепенно оттаивает. С трудом, с болью. Душа у нее замороженная и испытывает при этом такую же адскую боль, как обмороженные руки, когда их с мороза поднесешь к печке. И ее душа болела, столкнувшись с теплом. Она уже забыла, как это бывает. И тепло это оказалось для нее губительным — душа ее просто раскололась, когда ее — горячую — опустили в ледяную воду. Ее голос, мертвый и механический — это уже не голос женщины, он звучит, как голос из преисподней, куда она так боится попасть...
Улыбнулись на слова Паши, обращенные к Тамаре: «Не буду я выливать вам кипяток в руки, что я — фашист, что ли?»
Очень нравится, как на поклонах Веселкин стоит улыбается, а цветы (много цветов!) все мимо и мимо — Рамиле и Гришину. Думаю, для него это тоже признание — удалось сыграть сволочь. :)
PS. Написала по горячим следам, сразу как села к компу. Сначала на форуме Гришина, сюда скопировала почти без изменений.
